Песню свою отправляя в полет,— помните! О тех, кто уже никогда не споет,— помните!
Детям своим расскажите о них, чтоб запомнили! Детям детей расскажите о них, чтобы тоже запомнили! Во все времена бессмертной Земли помните! К мерцающим звездам ведя корабли,— о погибших помните!
Встречайте трепетную весну, люди Земли. Убейте войну, прокляните войну, люди Земли!
Мечту пронесите через года и жизнью наполните!.. Но о тех, кто уже не придет никогда,— заклинаю,— помните!
Едно цветенце на планината се молело на Бога: Господи, посещавай ме със своята роса и с небесната Си светлина, да се радва моето малко сърце на Твоите блага.
Аз, Господи, ще се обличам с най-хубавите си дрехи да посрещам Твоята светлина.
Който минава покрай мене, аз ще го поздравявам в Твоето име.
Влюбленный трудился в Саду, который Возлюбленный подарил ему. Все вокруг сияло восхитительным великолепием, сладкое благоухание струилось, словно фимиам. Ибо Влюбленный вырастил здесь много прекрасных цветов и душистых трав, и все они услаждали взор и были полезны людям. Он посадил их для удовольствия Возлюбленного и заботился о них из любви, которую питал к нему. Трудясь в Саду, он пел песнь Соломона, которую тот сам некогда пел в своем саду:
Поднимись ветер с севера и принесись с юга,
Повей на сад мой, – и польются ароматы его!
Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
Так пел он и трудился, когда в Сад вошел юноша, облаченный в богатые одежды, с золоченой шпагой у пояса, оправленной драгоценными камнями. Но прекрасное лицо его омрачали глубокая печаль и тоска. Он приблизился к Влюбленному, одетому в простое платье садовника, и, смиренно склонившись перед ним, произнес:
– Дошло до меня, господин, что ты великий учитель в искусстве Любви, а я более всего на свете жажду обрести совершенство в этом искусстве. Я подумал, не будешь ли ты столь милостив и не возьмешь ли на себя труд обучить такого невежественного и неопытного человека? Я с радостью готов уплатить любое вознаграждение, которое требуется от ученика, ибо обеспечен я, как человек, считающийся богачом.
Влюбленный, вскапывавший землю в Саду, остановился и поглядел на него взглядом долгим и внимательным. Затем, удовлетворившись увиденным, ответил:
– Что касается меня, незнакомец, я бы не возражал взять тебя в ученики, ибо одно это – достаточное вознаграждение для меня, и даже более, чем достаточное. Я рад уже тому, что смогу выполнить всякую задачу, которая доставит удовольствие Возлюбленному или увеличит любовь других к Нему. Но то вознаграждение, которое придется отдать Возлюбленному, столь велико, что почти все жаждущие обижаются.
– Тогда, – молвил незнакомец, – скажи, прошу тебя, каково же вознаграждение, ибо так огромно мое желание научиться любить, что с радостью уплачу его, как бы велико оно ни было.
– Это вознаграждение, – отвечал Влюбленный, – все, что ты имеешь и чем являешься, и не менее того. Отрекись от владения всем этим и стань лишь хранителем от имени Возлюбленного, ибо, утаив при себе хоть что-то, никогда не познаешь истинной любви Его.
– Если я уплачу эту великую цену, – спросил незнакомец, – скажи, прошу тебя, что я приобрету?
И Влюбленный ответил:
– Когда усвоишь с тяжким трудом все тайны искусства Любви, когда многое испытаешь, то лишь тогда познаешь любовь Его.
И юноша, чья душа так жаждала любви Возлюбленного, с радостью отдал в уплату все. Он снял с себя богатые одежды, которые люди называют Знанием и Гордыней, и надел грубую одежду садовника, именуемую Смирением, в какую был облачен и сам Влюбленный. Отбросив прочь драгоценную шпагу, которую люди зовут Ученостью, он взял взамен лопату садовника, имя которой – Поиск.
И как только он сделал это, пасмурный облачный день стал прекрасным и ярким, словно солнце внезапно пробилось сквозь тучи.
Так Влюбленный встретил незнакомца, и тот стал его Учеником, и они работали вместе, чтобы сделать Сад прекрасным для Возлюбленного.
В лаборатории, расположенной в двух подвальных комнатах, Парацельс молил своего Бога, Бога вообще, Бога все равно какого, чтобы тот послал ему ученика. Смеркалось. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. Сил, чтобы подняться и зажечь железный светильник, не было. Парацельса сморила усталость, и он забыл о своей мольбе. Ночь уже стерла очертания запыленных колб и сосуда для перегонки, когда в дверь постучали. Полусонный хозяин встал, поднялся по высокой винтовой лестнице и отворил одну из створок. В дом вошел незнакомец. Он тоже был очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали.
Первым заговорил учитель.
– Мне знаком и восточный, и западный тип лица, – не без гордости сказал он. – Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего ждешь от меня?
– Мое имя не имеет значения, – ответил вошедший. – Три дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.
Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой. Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его взволновала.
Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев и произнес:
– Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и, если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником.
– Золото меня не интересует, – ответил вошедший. – Эти монеты – всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню.
Парацельс медленно промолвил:
– Путь – это и есть Камень. Место, откуда идешь, – это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.
Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо произнес:
– Значит, цель все-таки есть?
Парацельс засмеялся:
– Мои хулители, столь же многочисленные, сколь и недалекие, уверяют, что нет, и называют меня лжецом. У меня на этот счет иное мнение, однако допускаю, что я и в самом деле обольщаю себя иллюзиями. Мне известно лишь, что есть Путь.
Наступила тишина, затем вошедший сказал:
– Я готов пройти его вместе с тобой; если понадобится – положить на это годы. Позволь мне одолеть пустыню. Позволь мне хотя бы издали увидеть обетованную землю, если даже мне не суждено на нее ступить. Но, прежде чем отправиться в путь, дай мне одно доказательство своего мастерства.
– Когда? – с тревогой произнес Парацельс.
– Немедленно, – с неожиданной решимостью ответил ученик.
Вначале они говорили на латыни, теперь по-немецки.
Юноша поднял перед собой розу:
– Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе мою жизнь без остатка.
– Ты слишком доверчив, – сказал учитель. – Я не нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.
Вошедший стоял на своем:
– Именно потому, что я недоверчив, я и хочу увидеть воочию исчезновение и возвращение розы к жизни.
Парацельс взял ее и, разговаривая, играл ею.
– Ты доверчив, – повторил он. – Ты утверждаешь, что я могу уничтожить ее?
– Каждый может ее уничтожить, – сказал ученик.
– Ты заблуждаешься. Неужели ты думаешь, что возможен возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?
– Мы не в Раю, – настойчиво повторил юноша, – здесь, под луной, все смертно.
Парацельс встал.
– А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение – это неспособность осознать, что мы в Раю?
– Роза может сгореть, – упорствовал ученик.
– Однако в камине останется огонь, – сказал Парацельс.
– Стоит тебе бросить эту розу в пламя, как ты убедишься, что она исчезнет, а пепел будет настоящим.
– Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик ее меняется. Одного моего слова хватило бы, чтобы ты ее вновь увидел.
– Одного слова? – с недоверием сказал ученик. – Сосуд для перегонки стоит без дела, а колбы покрыты слоем пыли. Как же ты вернул бы ее к жизни?
Парацельс взглянул на него с сожалением.
– Сосуд для перегонки стоит без дела, – повторил он, – и колбы покрыты слоем пыли. Чем я только не пользовался на моем долгом веку; сейчас я обхожусь без них.
– Чем же ты пользуешься сейчас? – с напускным смирением спросил вошедший.
– Тем же, чем пользовался Всевышний, создавший небеса, и землю, и невидимый Рай, в котором мы обитаем и который сокрыт от нас первородным грехом. Я имею в виду Слово, познать которое помогает нам Каббала.
Ученик сказал с полным безразличием:
– Я прошу, чтобы ты продемонстрировал мне исчезновение и появление розы. К чему ты при этом прибегнешь – к сосуду для перегонки или к Слову, – для меня не имеет значения.
Парацельс задумался. Затем он сказал:
– Если бы я это сделал, ты мог бы сказать, что все увиденное – всего лишь обман зрения. Чудо не принесет тебе искомой веры. Поэтому положи розу.
Юноша смотрел на него с недоверием. Тогда учитель, повысив голос, сказал:
А кто дал тебе право входить в дом учителя и требовать чуда? Чем ты заслужил подобную милость?
Вошедший, охваченный волнением, произнес:
– Я сознаю свое нынешнее ничтожество. Я заклинаю тебя во имя долгих лет моего будущего послушничества у тебя позволить мне лицезреть пепел, а затем розу. Я ни о чем больше не попрошу тебя. Увиденное собственными глазами и будет для меня доказательством.
Резким движением он схватил алую розу, оставленную Парацельсом на пюпитре, и швырнул ее в огонь. Цвет истаял, и осталась горсточка пепла. Некоторое время он ждал слов и чуда.
Парацельс был невозмутим. Он сказал с неожиданной прямотой:
– Все врачи и аптекари Базеля считают меня шарлатаном. Как видно, они правы. Вот пепел, который был розой и который ею больше не будет.
Юноше стало стыдно. Парацельс был лгуном или же фантазером, а он, ворвавшись к нему, требовал, чтобы тот признал бессилие всей своей колдовской науки.
Он преклонил колени и сказал:
– Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.
Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому, столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах, срывать своей нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?
Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.
Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
Рождество Христово е всесветски празник. Независимо по кой календар се празнува, той излъчва от себе си божествено сияние, стига с тържествения си звън до мало и голямо. Глухи за него остават малцината нещастници, които се мъчат да затулят с длан очите си от лъчезарието. Останалите – а това са милиарди човешки същества по белия свят, очакват това Рождество с многолики трепети: Едни – с надежда за здраве и дълголетие, други – за късмет и сполука, трети – от топлото дихание на празника да се стопи грамадата от тъга и болка.
От дете помня, че Рождество Христово (тогава се празнуваше на 7 януари) беше за всички ни вкъщи ден на свети чувства и помисли. Като малчуган тогава едва ли съм се замислял за мисията на Исус Христос в световно измерение, нито пък съм лягал и ставал с молитви за всеопрощение. Тогава нас, селските чеда, ни вълнуваше отпразнуването на Коледа, Бъдни вечер, как ще премине коледуването, подреждането на празничната трапеза, игрите с насъбраните орехи – всичко, което стелеше в дома ни празничната атмосфера.
Днес, изминал голготата на шест десетилетия, с умиление бързам да скътам в душата си полъха на истинския коледен празник, да го видя и преживея с цялата му божествена тоналност, да приема върху себе си озарението от бъдника в огнището като светлина от Бога, да се прекръстя като християнин при благославянето на вечерята. И в такъв един миг, неповторим и неописуем, да се врека в името на доброто, човешкото, да пожелая на ближния радостен пулс на сърцето, сияние от християнски помисли върху лицето му и сполука във всяко едно добро начинание.
И още нещо – този божествен празник може да затвори устата на богохулници и клеветници, да сближи непримиримите, да приюти скръбните, да приласкае онеправданите. Рождество Христово е велико прераждане на душата на всеки, който не е забравил човешкото си начало, възраждане и подтик към смирение, добри дела и разбирателство, импулс за честен труд, вяра в могъществото на съдбата, непрекъснати усилия за плодна жътва. Това, че сме жители на нашия реален свят, е щастие. Ако направим така, че коледната празничност успее да приглуши в нас завистта и недоверието, да пречисти мислите ни в купела на благородството – то има за какво да се живее, да се мечтае и да се труди синът божи – човекът!
О, эти потери Вселенной, Марина! Как падают звезды!
Нам их не спасти, не восполнить, какой бы порыв ни вздымал нас
Ввысь. Всё смерено, всё постоянно в космическом целом.
И наша внезапная гибель
Святого числа не уменьшит. Мы падаем в первоисточник
И, в нем исцелясь, восстаем.
Так что же всё это? Игра невинно-простая, без риска, без имени, без обретений? –
Волны, Марина, мы – море! Глуби, Марина, мы – небо!
Мы – тысячи вёсен, Марина! Мы – жаворонки над полями!
Мы – песня, догнавшая ветер!
О, всё началось с ликованья, но переполняясь восторгом,
Мы тяжесть земли ощутили и с жалобой клонимся вниз.
Ну что же, ведь жалоба – это предтеча невидимой радости новой,
Сокрытой до срока во тьме...
А темные боги глубин тоже хотят восхвалений, Марина.
Боги, как школьники, любят, чтоб мы их хвалили.
Так пой им хвалу! Расточайся в хвалениях вся! До конца!
Всё то, что мы видим – не наше. Мы только касаемся мира, как трогаем свежий цветок.
Я видел на Ниле в Ком Омбо, как жертву приносят цари. –
О, царственный жест отреченья!
Так ангелы метили души, которые должно спасти им –
Лёгким мгновенным касаньем. И только.
И отлетали далёко. Нежный рассеянный жест,
В душах оставивший знак, – вот наше тихое дело.
Если же, не устояв, кто-нибудь хочет схватить вещь и присвоить себе.
Вещь убивает его, мстя за себя.
Ибо смертельна сила, сокрытая в вещи.
О, мы познали её – эту могучую силу,
Переносящую нас в вихре за грань бытия в холод НИЧТО.
Ты ведь знаешь, как это влекло нас сквозь ледяное пространство преджизни
К новым рождениям...
Нас? –
Эти глаза без лица, без числа... Зрящее, вечно поющее сердце целого рода –
В даль! Точно птиц перелётных к неведомой цели – к новому образу!
Преображенье парящее наше.
Но любовь вечно нова и свежа и не должна ничего знать о темнеющих безднах.
Любящие – вне смерти.
Только могилы ветшают, там, под плакучею ивой, отягощенные знаньем,
Припоминая ушедших. Сами ж ушедшие живы, как молодые побеги старого дерева.
Ветер весенний, сгибая, свивает их в дивный венок, никого не сломав.
Там, в мировой сердцевине, там, где ты любишь,
Нет преходящих мгновений.
(Как я тебя понимаю, женственный легкий цветок на бессмертном кусте!
Как растворяюсь я в воздухе этом вечернем, который
Скоро коснется тебя!)
Боги сперва нас обманно влекут к полу другому, как две половины в единство.
Но каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный до полнолунья.
И к полноте бытия приведет лишь одиноко прочерченный путь
Через бессонный простор.
Р.
(Написано 8 июня 1926)
Перевод З.А. Миркиной
Райнер Мария Рильке. Борис Пастернак. Марина Цветаева. Письма 1926 года